Николай Шпыркович - Лепила[СИ]
Н–да–с, такой хоккей нам не нужен, но об этом опосля, пока же я постучал в дверь, а через пару секунд Инна впустила меня внутрь.
— О–о–о, пропажа явилась, — хмельным голосом приветствовал меня Семёныч, зав. хирургии. По его раскрасневшемуся лицу я понял, что праздник уверенно движется в нужном направлении. Ну, Семёныч не дежурит, ребята у него ловкие, если что — справятся и сами, из дома не потянут.
— Чего это ты несешь нам в этом замечательном пакетике, — полюбопытствовал Гоша, который наметанным глазом тоже определил форму содержимого черного пластика.
— Да вот, кланялась вам всем мафия и просила передать, со словами глубокой благодарности, — я извлек из глубины пакета бутылочку «Абсолюта».
— Они бы лучше бошки свои дурные не разбивали, да ножами бы друг в дружке не ковырялись, — пробормотал Семеныч. — ну, дай–ка заценить, — он многозначительно прищурился на синеву букв. — Что, взаправду ее из ледников гонят?
— Ну, положим, не гонят, воду берут.
— Так давай, давай, — заторопил он Гошу, — наливай, надо же попробовать, чем шведский лед лучше нашего.
Мы выпили, Степановна, наклонив голову к плечу, немного поприслушивалась к себе и решительно заявила:
— Один хрен, водка и водка. Ничем особенным нашей «Гусарской» не лучше, — она кивнула в сторону уже опустошенной бутылки, с этикетки которой нагловато ухмылялся кучерявый красавец в доломане.
— А что вы от водки хотели, неземного блаженства? — полюбопытствовал я. — Ее, родимую, еще Дмитрий Иванович Менделеев расписал, как готовить — сорок частей спирта на шестьдесят частей воды — больше ничего придумывать и добавлять к водке и не надо.
— Вообще, — развил мысль Гоша, — от водки и нечего ждать какого–то особенного вкуса. Вернее, водка должна быть как раз безвкусной — в идеале. Мягко так — хоп — и оказаться в желудке, ты ее почувствовать не должен, тепло только должно разойтись, если жжет в горле — уже не то. А уж потом, это безвкусие и надо оттенить закуской — колбаской там или селедочкой. Вдумайтесь даже в слово — за–куска, за рюмкой — кусочек. Враги этого не понимают, глотают свой вискарь чистяком, и нашу водочку так же на раутах тянут без закуски, как алкаши, только что коробком спичечным не занюхивают. Ну, с виски, это может и правильно, у него собственный вкус есть, хотя какой там вкус у самогона, — Гоша махнул рукой, — а вот водку надо обязательно чем–то сдабривать, — и многозначительно поддел на вилку янтарный боровик.
Я с уважением посмотрел на Гошу.
— Сам теорию питья водки разработал?
— Нет, — улыбнулся он, — какой–то диссидент по «Голосу» трепался, какие буржуи дураки.
— Виски — точно самогон, — согласился Семеныч. — От их «Белой лошади» сам на коня сядешь.
— А коньяк клопами пахнет, — пискнула Инна.
— Ну, уж нет, — решительно не согласился я. — Во–первых, 80 % людей, заявляющих, что коньяк пахнет клопами, не знают, в общем–то, и запаха, собственно, этих самых клопов, так что им и сравнивать не с чем. А во–вторых — надо пить качественный коньяк, фирменный, и не граненными стопарями, заедая огурцом, а маленькими рюмочками, согрев в ладони. Вот взять хотя бы, настоящий «Арарат»…
Разговор явно перетекал в алкогольную плоскость, что свидетельствовало о том, что наш дружный коллектив решительно перешагнул от стадии бытового пьянства к первой стадии алкоголизма — «…глаза блестят, радостно потирают ладоши, долго и со вкусом ведут разговоры на тему выпивки…» — точно так нам незабвенный профессор Шубин на курсе психиатрии и рассказывал. А на второй стадии, чего там, дай Бог памяти? Вроде, «…утрата рвотного рефлекса, значительное повышение толерантности к выпивке». Блин, это, наверное, тоже уже про нас: несмотря на то, что мы с Гошей, по случаю дежурства — я в стационаре, он — по экстренности — на дому — ограничивались, уровень жидкости в бутылке стремительно понижался, а на внешнем виде присутствующих, включая дам, никак это особенно не отражалось, разве что раскраснелась Степановна, да Инна что–то стала более часто искоса посматривать на меня, встряхивая рыжими кудрями.
— Ну, что, может казенки принести? — осведомилась Степановна.
— Как народ? — вопросительно глянул Семеныч на нас. Женщины дружно заотказывались.
— Я — пас, — помотал головой Гоша.
Я тоже отказался. Хотя наш анестезиолог, в отличие от буржуазного может дать наркоз в любом состоянии, главное — привязать его к аппарату, до крайности все–таки доходить не следует.
— Ну, тогда — чайку, да и расходимся, — Семеныч грузно поднялся с дивана, видно коварные шведские глетчеры сделали все ж таки свое дело, да и вообще, не мальчик он уже, через год — на пенсию, а 30 лет у стола, днем и ночью, без выходных, а порой и отпусков — это что–то. Сейчас он хоть смену поднатаскал, а раньше помню — чуть что, его волочат, потому как один на весь район.
— Дмитрий Олегович, — Инна томно потянулась, — помогите даме принести самовар.
— 3-
— …М–м–м — холмик Ининой груди приподнялся на встречу моему языку. Я бережно подышал на розовый сосок, а затем несколько раз нежно лизнул его, почувствовав, как он затвердел. Захватив сосок губами, я обвел его языком, а затем медленно двинулся вниз, одновременно лаская обе груди мягкими движениями пальцев. Выписав напряженным языком круг на мелко задрожавшем животе, я скользнул вверх к полураскрытому рту, где такой же напряженный язык ждал меня, жадно и настойчиво пытаясь проскользнуть между моих губ.
Оторвавшись от меня, Инна жарко задышала мне в шею, продолжая обеими руками ласкать мои волосы. Бедра ее немного приподнялись и слегка раздвинулись, завитки волос внизу ощутимо увлажнились. Я сделал несколько мягких, даже робких движений, а затем, когда ее тело терпеливо подалось на встречу, одним мощным толчком вошел внутрь.
Судорожно всхлипнув, Инна внезапно впилась мне зубами в плечо, а ногти ее оставили ряд красных отметин на моей спине. У нас уже был единый ритм, когда тела сливаются настолько, что движение одного повторяют движения другого так, что — рвись бомба, гори крыша над головой — невозможно оторваться друг от друга, нельзя остановить это сумасшедшие биение, пока не будет тот последний крик–стон, после которого уже — неторопливые поцелуй и начинающее проясняться глаза…
Мы лежали на кровати в пустой палате дневного стационара. Больные, которые здесь лежали с утра, уже получили свою порцию в верхненаружный квадрант ягодиц, слопали свои таблетки и отправились по домам, дабы не есть больничную кашу и, экономя тем самым, наш скромный бюджет. Опять же — таким как мы с Инной тоже польза. Иногда, все–таки, и высшему начальству в голову приходят полезные идеи.
Прислонившись головой к моему плечу, Инна медленно гладила меня по груди.
— Дима, а с Ирой ты больше не встречался?
— Нет, — покачал я головой, — она как год в Рязань уехала, у нее там родители, так и все, даже и не знаю что с ней и как.
— Ты ее еще любишь, — не спросила, а утвердительно сказала рыжая голова.
— Не знаю…
— Любишь, женщины сразу чувствуют, когда мужчины говорят о тех, кого любят. Знаешь, вас все жалели, когда…, ну когда у вас так все вышло.
— Да ну?
— Точно, зря вы развелись. Вы подходили друг другу.
Я промолчал, глядя в потолок.
Инна вдруг прыснула.
— Ты чего?
— Мы вот тут прячемся, по одному сюда добрались, чтобы никто не заметил, а ведь все равно уже вся больница и пол-Лесногорска знает, что мы с тобой спать пошли, даже точное место назовут — куда.
Я вздохнул. Инна была права, Лесногорск продолжал оставаться большой деревней, несмотря на то, что вектор развития, присутствующий в звании «поселок городского типа», указывал в сторону Москвы, Нью — Йорка и прочих мегаполисов.
— Вы чересчур пессимистичны, Инна Валерьевна. Пол — Лесногорска — это уже слишком. Я лично думаю — не больше трети. И перестаньте щекотать языком мое ухо.
— А то что?
— А то…, — я наклонил голову и снова поймал губами с готовностью подставленную грудь.
Еще через полчаса мы оделись и, стараясь не скрипеть петлями и половицами, ступая на индейский манер след в след, просочились в коридор. Поцеловав на прощание, Инна упорхнула в отделение, я же спустился по лестнице пожарного выхода на первый этаж. Под пыльной лестницей весело поблескивали две пустых водочных бутылки, наглядно демонстрируя, что определенной части больных от лечения уже значительно полегчало. Место здесь просто мистическое, бутылки под этой лестницей растут быстрее, чем бамбук в тропиках. Пару часов назад, здесь, помнится, была лишь пустая пробка. Пройдя через приемный покой, я поднялся в отделение. Шла обычная работа, как раз происходила пересменка, девчонки сдавали дежурство. Чувствуя лопатками насмешливые взгляды, я независимо прошествовал мимо этих язв к Сереге, лениво листавшему какой–то глянцевый проспект.
